Г. В. Адамович родился в Москве. Его отец, поляк по происхождению, служил уездным воинским начальником, затем генерал-майором. Учился Адамович во 2-й Московской гимназии, затем в 1-й Петербургской. В 1910 г. поступил на историко-филологический факультет Петербургского университета. В 1914-1915 годах Адамович познакомился с поэтами-акмеистами, а в 1916-1917 годах стал одним из руководителей второго «Цеха поэтов». В 1916 г. вышел первый поэтический сборник Адамовича «Облака», отмеченный легко узнаваемыми к тому времени чертами акмеистической поэтики. Детально прописанный пейзаж, по преимуществу зимний и осенний, интерьер служат фоном, который оттеняет душевное состояние лирического героя. Критики отмечали «особенную зоркость к обыденной жизни», свойственную поэту. Однако «зрительные образы» не являются для Адамовича самоцелью, для него важнее поиск эмоционально-напряженного содержания. Предельный лиризм природное свойство таланта Адамовича. На эту особенность его поэтического дарования обратил внимание Н. С. Гумилев, рецензируя первый сборник поэта. «...Он не любит холодного великолепия эпических образов, замечал критик, он ищет лирического к ним отношения и для этого стремится увидеть их просветленными страданием... Этот звук дребезжащей струны лучшее, что есть в стихах Адамовича, и самое самостоятельное». Лирика поэта стремится к классической завершенности формы, но в ней, элегичной по своему характеру, всегда остается момент недосказанности и намеренной открытости.
Критики относили Адамовича к «лирикам строго субъективным и своей субъективностью ограниченным». Коллизии общественной жизни как бы не затрагивают поэта: погруженный в круг литературных и мифологических реминисценций, он словно отстранен от тревог мира, хотя живет ими. Поэт знает невыдуманную душевную боль, и его поэзии близки «муки совести» И. Ф. Анненского.
После революции Адамович участвовал в деятельности третьего «Цеха поэтов», активно сотрудничал как критик в его альманахах, в газете «Жизнь искусства», переводил Ш. Бодлера, Ж. М. Эредиа. В 1922 г. вышел сборник Адамовича «Чистилище», написанный в форме своеобразного лирического дневника. В его стихах усиливаются рефлексия и самоанализ, возрастает функциональная роль цитаты. «Чужое слово» не просто вплетается в ткань слова, а становится структурообразующим началом: многие стихотворения Адамовича строятся как парафраз известных фольклорных и литературных произведений («Слово о полку Игореве», «Плач Гудрун», «Роман о Тристане и Изольде», городские романсы). Его нервный эмоциональный стих не чужд патетики, особенно, когда поэт обращается к «высоким жанрам», как правило, к древнегреческому и средневековому западноевропейскому эпосу.
Адамович осознавал себя поэтом Времени. Он чувствовал себя современником разных эпох, сохраняя тем не менее собственную «позицию вненаходимости» дистанцию, отделяющую его, поэта XX в., от условного мифологического хронотопа. Мифологическое прошлое культуры переживается поэтом как реальная история, он отождествляет себя с древнегреческим Орфеем, и «тоска припоминания» становится контрапунктом его лирики.
В 1923 г. Адамович покинул Россию и поселился в Париже. Как критик он выступает в журнале «Современные записки», газете «Последние новости», затем в «Звене» и «Числах», постепенно приобретая репутацию «первого критика эмиграции». Стихов он пишет мало, но тем не менее именно ему эмигрантская поэзия обязана появлением так называемой «парижской ноты» предельно искреннего выражения своей душевной боли, «правды без прикрас». Поэзия призвана быть дневником человеческих печалей и переживаний. Она должна отказаться от формального эксперимента и стать «безыскусственной«, ибо язык не в состоянии выразить всю глубину жизни духа и «неисчерпаемую таинственность повседневной жизни». Искание правды становится пафосом поэзии Адамовича эмигрантского периода. Его путь русский мыслитель Г. П. Федотов назвал «аскетическим странничеством». В 1939 г. выходит сборник стихов Адамовича «На Западе», свидетельствующий об изменении творческой манеры художника. Поэтика его по-прежнему цитатна, однако развитие этого принципа идет по линии философского углубления. По мнению рецензента П. М. Бицилли, назвавшего книгу Адамовича «философским диалогом», своеобразие поэта проявляется именно в «особой диалогичности разнообразных ладов: то это прямые, хотя и отрывочные цитаты из Пушкина, Лермонтова, то использование чужих образов, звучаний, речевого строя, причем иногда так, что в одном стихотворении осуществляется согласие двух или нескольких «голосов»». Этот подчеркнутый полифонизм связан у Адамовича с декларируемым им стремлением к ясности и простоте. Свое поэтическое кредо Адамович формулировал следующим образом: «В поэзии должно как в острие сойтись все то важнейшее, что одушевляет человека. Поэзия в далеком сиянии своем должна стать чудотворным делом, как мечта должна стать правдой». И в своем поэтическом творчестве позднего периода Адамович стремился к постоянному «одухотворению бытия».
В начале второй мировой войны Адамович записывается добровольцем во французскую армию. После войны сотрудничает в газете «Новое русское слово». Сочувственное отношение к Советской России приводит его к разладу с определенными кругами эмиграции. Последний сборник Адамовича «Единство» вышел в 1967 г. Поэт обращается к вечным темам бытия: жизнь, любовь, смерть, одиночество, изгнанничество. Тема смерти и тема любви объединяют стихотворения сборника и объясняют его название. Уход в метафизические проблемы не означал отказа от «прекрасной ясности» и «простоты». Адамович по-своему, как заметил поэт и критик Ю. П. Иваск, продолжал акмеизм. Он постоянно ощущал форму плоть стиха, поэтическое бытие слова. Отвечая на им же самим поставленный вопрос какими должны быть стихи? Адамович писал: «Чтобы все было понятно, и только в щели смысла врывался пронизывающий трансцендентальный ветерок...» К этой творческой сверхзадаче и стремился поэт:
Печатается по изданию: Русские поэты «Серебряного века». Ленинград, Издательство Ленинградского университета, 1991. Том второй. Акмеисты.
Адамович Георгий Викторович (1894-1972), русский поэт и критик. С 1924 в эмиграции. Родился 7 (19) апреля 1892 в Москве в семье военного. Выпускник историко-филологического факультета Петербургского университета, участник второго «Цеха поэтов» (1918), приверженец акмеизма и один из учеников Н. Гумилева, посвящением которому («памяти Андрея Шенье») открывался второй сборник его стихов «Чистилище» (1922). Первая поэтическая книга Адамовича «Облака» (1916) получила в целом благожелательный отзыв Гумилева, который, однако, отметил слишком явную зависимость начинающего поэта от И. Анненского и А. Ахматовой. Следующую свою поэтическую книгу, «На Западе», Адамович смог выпустить лишь в 1939, а его итоговый сборник «Единство» вышел в 1967 в США. Чрезвычайно требовательный к себе, он за свою жизнь опубликовал менее ста сорока стихотворений, а также ряд переводов, которые делались в основном для петроградского издательства «Всемирная литература», где Гумилев возглавлял французскую секцию.
Если раннее творчество Георгия Адамовича целиком принадлежит русскому Серебряному веку, то в эмигрантский период его стихи приобретают новое звучание и качество, поскольку они мыслятся прежде всего как «человеческий документ», свидетельствующий об одиночестве, неукорененности в мире, экзистенциальной тревоге как главном свойстве самосознания современников. Тональность обоих сборников, изданных в эмиграции, определена преследующим поэта ощущением отрыва от традиций, на которых выросли многие поколения русских людей, и возникшим после этого сознанием абсолютной свободы, которая становится тяжким бременем:
Мечтатель, где твой мир? Скиталец, где твой дом? Не поздно ли искать искусственного рая?
Согласно Георгию Адамовичу, творчество — это правда слова, соединенная с правдой чувства. Поскольку преобладающим стало чувство метафизического одиночества личности, которая, независимо от ее воли и желаний, сделалась полностью свободной в мире, не считающимся с ее запросами или побуждениями, поэзия в старом понимании слова — как искусство художественной гармонии, воплощающее целостный, индивидуальный, неповторимый взгляд на мир, — оказывается теперь невозможной. Она уступает место стихотворному дневнику или летописи, где с фактологической достоверностью передана эта новая ситуация человека в гуще действительности. Свою программную статью, где обобщены мысли, не раз высказанные Адамовичем и прежде (они составили творческое кредо поэтов «Парижской ноты»), он назвал «Невозможность поэзии» (1958).
Позиция Адамовича была оспорена его основным антагонистом в литературе В.Ф. Ходасевичем. Развернувшаяся между ними в 1935 дискуссия о приоритете эстетического или документального начала в современной литературе явилась одним из наиболее важных событий в истории культуры Зарубежья. Георгий Адамович исходил из убеждения, что поэзия должна прежде всего выразить «обостренное ощущение личности», уже не находящей для себя опоры в духовных и художественных традициях прошлого, и противопоставлял «ясности» Пушкина «встревоженность» Лермонтова, которая в большей степени созвучна современному умонастроению. Его собственные стихи проникнуты настроениями тоски по Петербургу (для Адамовича «на земле была одна столица, остальные — просто города»), чувством пустоты окружающей жизни, поддельности духовных ценностей, которые она предлагает, сознанием счастья и горечи свободы, доставшейся в удел поколению покинувших Россию и не нашедших ей замены. Доказывая, что поэзия уже не в состоянии стать, как прежде, делом жизни, поучением, философской концепцией, Адамович, однако, нередко ставил эти тезисы под сомнение своею собственной поэтической деятельностью.
В сентябре 1939 Георгий Адамович записался добровольцем во французскую армию, считая, что не вправе оставаться в стороне, и после разгрома Франции был интернирован. В послевоенные годы пережил недолгий период иллюзий относительно обновления в СССР. В конце 1940-х годов статьи Адамовича появлялись в просоветских газетах. Его написанная по-французски книга «Другая родина» (1947) некоторыми критиками из русских парижан была расценена как акт капитуляции перед сталинизмом. Однако вскоре Адамович увидел беспочвенность надежд на то, что на «другой родине» воцарится новый порядок вещей.
В 1967 вышла итоговая книга критических статей «Комментарии» — этим же словом Адамович определял свою литературную эссеистику, регулярно печатавшуюся с середины 1920-х годов (первоначально в парижском журнале «Звено», а с 1928 в газете «Последние новости», где он вел еженедельное книжное обозрение). Круг интересов Адамовича-критика был очень широк: мимо него не прошло ни одно значительное явление как литературы эмиграции, так и советской литературы. Многие его наиболее значительные эссе посвящены русской классической традиции, а также западным писателям, пользовавшимся особым вниманием в России. Чуждый строгой литературоведческой методологии, признававшийся в нелюбви к «системам», Георгий Адамович неизменно предпочитал форму «литературной беседы» (таким было общее заглавие его регулярных публикаций в «Звене») или заметок, которые нередко написаны по частному поводу, однако содержат мысли, важные для понимания общественных и в особенности эстетических взглядов автора.
Настаивая на том, что в искусстве главный вопрос — не «как сделало», а «зачем сделано», Адамович с годами все более уверенно говорил о несостоятельности многих явлений литературы Зарубежья, не нашедшей, по его мнению, того художественного языка, который способен был бы воплотить ситуацию «одиночества и свободы» (так озаглавлена книга его эссе, 1955). Исключения делались им только для писателей первого ряда — прежде всего для И. Бунина и, с серьезными оговорками, для З. Гиппиус, М. Алданова, Н. Тэффи, а также для В. Набокова; последнему критик (он саркастически изображен в романе Набокова «Дар» под именем Христофор Мортус) многократно предъявлял жесткие претензии. Для Адамовича «несомненно, что эмиграция связана с убылью деятельности... и значит, может художника... выбить не то что из колеи, а как бы из самой жизни».
(1892 - 1972)
Г лавная тема в книгах и статьях Георгия Викторовича Адамовича - русская литература в изгнании. Он был одним из тех, кто много размышлял над судьбами русской словесности. В ней он оставил свой след, стал создателем в поэзии особой западнорусской тональности - «парижской ноты», ноты Адамовича.
Под чёрным, невидимым небом,
По тонкому первому льду,
Не встретив нигде человека,
Не помня дороги, иду.
И вижу широкую реку,
И тёмную тень на коне,
И то, что забыла Россия,
Тогда вспоминается мне.
Сосредоточенность на самом важном, отбрасывание всего лишнего, верность российской культуре, осознание миссии эмиграции, понимание относительности литературы и абсолютности нравственной, духовная свобода - таковы черты его творчества. На Западе Адамович прожил полвека, но волновался он русскими темами. Западник, знаток европейской литературы, по душевному зову он оставался в кругу русских тем. Не сожаление об утраченном основное у него, а нечто совсем иное, более существенное для человека.
К словам Адамовича прислушивались многие. Василий Яновский говорил о нём как о критике, создавшем в зарубежье «подлинную литературную атмосферу» (1). В малокомплиментарной статье «Конец Адамовича» называет его первым критиком эмиграции Георгий Иванов . Вот как он вспоминает довоенный Монпарнас: «Кафе «Дом» или «Куполь», человек двадцать - двадцать пять… за сдвинутыми столиками и в центре этой шумной компании Адамович… Власть Адамовича над нашими сорокалетними «начинающими» была почти безгранична… Самый произвольный приговор Адамовича принимался его многочисленными адептами и поклонниками слепо, как закон» (2). Сегодня, по прошествии многих десятилетий, понятна ли нам такая «власть»? Ведь речь здесь о поэзии и прозе, что возросли в атмосфере творческой свободы. Откуда же подобного рода влиятельность?
Подробности отъезда Адамовича в 1923 году из России во Францию известны мало. Известно, однако, что в тех условиях он считал эмиграцию «метафизической удачей». По времени отъезд совпал с началом творческой зрелости, с расцветом душевных сил. Ему шёл тридцать первый год. Позади остались Россия, любимый Петербург и загадочное, навсегда памятное -
Какое-то лёгкое пламя,
Которому имени нет.
Позднее в статьях, в стихах, в художественной прозе он возвращается к петербургской теме:
О стремлении к поэтическому единству говорит стихотворение, открывающее его последний поэтический сборник:
Сквозь отступленья, повторенья,
Без красок и почти без слов,
Одно единое виденье,
Как месяц из-за облаков.
П ри всём своём многописании Адамович оставался писателем лишь немногих выстраданных и продуманных тем, одна из которых - петербургская, и она в конечном итоге легла в основу знаменитой «парижской ноты». Как писателя его связывало с Петербургом всё самое главное. Гимназистом он видел там Анненского . Полюбил его трагическую музу. Открыл для себя Блока , который навсегда стал для него выразителем поколения, сложившегося между двух революций. В Петербурге Адамович вступил в Цех поэтов, дружил с акмеистами, печатался в «Аполлоне» и других журналах и альманахах. На выход его первого сборника стихов «Облака» (январь 1916-го) откликнулся Гумилёв , которого Адамович называл своим учителем. Гумилёв написал об «Облаках» проницательный отзыв, а в конце рецензии как бы между прочим заметил: лучшее и подлинно оригинальное в этих стихах - «звук дребезжащей струны» (3). Действительно, самое узнаваемое у Адамовича тогда и в дальнейшем, и в стихах, и в прозе - это его особенная, ни на кого не похожая интонация. Вопреки известному афоризму, Адамович считал, что человек - это не стиль или не столько стиль, сколько интонация, ритм, индивидуальный голос. Можно ли назвать его выдающимся стилистом? Вряд ли. Но он - поэт и эссеист, нашедший вдумчивую, ретроспективную, минорную интонацию. В ней, равно как и в ряде излюбленных тем, столь удачно выразилось его оригинальное мироощущение. Центральный образ в первой книге - облака. Как символ остался этот образ с Адамовичем навсегда. «Наши настоящие мысли о чём-нибудь мало-мальски значительном и отвлечённом, - говорил он, - большей частью похожи на облака; они волнисты, зыбки, переменчивы». О первой своей книге Адамович вспоминал неохотно. Согласно позднейшему признанию, он издал её «для глупого молодого удовольствия» иметь собственный поэтический сборник (4).
«Чистилище», вышедшее незадолго до отъезда, вместе с «Вологодским ангелом» (превосходной поэмой на «святорусскую» тему), включает стихотворения 1916-1922 г.г. Иные из них Адамович по нескольку раз публиковал в эмиграции, как, например, ставшее известным стихотворение о назначении и судьбе поэта, появившееся сначала в «Чистилище», а потом в эмигрантских сборниках. Вот строки, которые многие считали у Адамовича лучшими:
И может к старости тебе настанет срок
Пять-шесть произнести как бы случайных строк.
………………………………………………………
И чтобы музыкой глухой они прошли
По странам и морям тоскующей земли.
Здесь всё провидчески точно: и о поэтической скупости (за всю жизнь опубликовал 130-140 стихотворений), и о писательской манере (произнесение как бы случайных слов), и о творческом расцвете под старость (свидетельство И. Одоевцевой и других мемуаристов), и о «глухой» музыке (слова, которые он употребляет в блоковском смысле).
Первые выступления Адамовича-критика также относятся к доэмигрантскому периоду. Ряд статей напечатан в альманахах Цеха поэтов. Когда же участники этого кружка Н. Оцуп, Г. Иванов, И. Одоевцева оказались на Западе, они стали переиздавать цеховые альманахи. В них помещены были статьи Адамовича о Блоке, Анненском, о рифме, а также статья под многозначительным названием «Комментарии». С тех пор его заметки, записи, наброски, размышления, небольшие эссе под названием «Комментарии» стали появляться в эмигрантской печати: в «Числах» и «Опытах» трижды, в «Современных записках» дважды, один раз в «Круге». Вышедшая под тем же названием книга была составлена им не из одних этих публикаций. Некоторые из журнальных «Комментариев» в одноименную книгу не попали. Зато вошли в неё многочисленные эссе, напечатанные в журналах под другими названиями: «Оправдание черновиков», «Из записной книжки», «Из старой тетради» и др. Об этом стоит упомянуть, поскольку с тех пор, как Адамович «вернулся в Россию - стихами», о нём было сказано немало нелепостей. Вот, к примеру, утверждение одного историка литературы: «В 1967 году в Вашингтоне вышла книга «Георгий Адамович. Комментарии», в которой наиболее полно собраны литературоведом и критиком В. Камкиным статьи Адамовича, посвященные вопросам развития эмигрантской литературы». Здесь всё неверно, начиная с того, что Виктор Камкин не критик и не литературовед, а владелец книжного магазина; одно время Камкин в дополнение к книготорговле мог себе позволить также и скромную книгоиздательскую деятельность. И к тому же в «Комментарии» вошла лишь одна статья, «посвященная вопросам развития», а именно «Поэзия в эмиграции». Составителем был сам автор, а Камкин к делу отбора и составления абсолютно не имел отношения. Но всё-таки суть в том, что сказав «Адамович», вспоминаем его «Комментарии».
Итак, путь выпускника историко-филологического факультета Петербургского университета, будущего критика Адамовича начался в гумилёвском Цехе поэтов. Пробы пера были обещающие, но не спорадические. В них чувствовалась акмеистическая выучка. За ними виделись «Книги отражений» И. Анненского, «Письма о русской поэзии» Н. Гумилёва, вся «эстетическая эпоха», как называл предреволюционные «серебряные» годы Георгий Иванов. Уезжая весной 1923 года во Францию, где жили его мать, сестра и тётя (владелица виллы в Ницце), Адамович думал, что от силы через полгода вернётся в Россию. Решение не возвращаться было принято на юге Франции. В августе 1923 г. Адамович вместо Петрограда поехал в Париж.
Ч то увидел Адамович на Западе, поселившись в «равнодушно-светлой» Франции? Взгляд его проницателен и поучителен. В Европе из-за многообразия культурных и бытовых традиций у новичка создавалось впечатление преобладающего в жизни хаоса. При отсутствии ориентиров, при такой размытости ценностей, казалось, что «жизнь несётся мимо сознания, не успевающего не только понять её, но даже рассмотреть» (5). В этих словах Адамовича отразился его собственный опыт. Личность, как она создавалась в дореволюционной России, не соответствовала критериям современного Запада. «В России ещё нельзя было говорить о распаде личности. Здесь же это так очевидно, так законно в смысле исторической неизбежности, что от зрелища кружится голова…» (6). Ведь и «Распад атома» - знаменитая пощёчина общественному вкусу Георгия Иванова, - в сущности, говорит о том же - о разладе личности, свидетелем которого оказался русский человек за рубежом: «… Перспектива мира сильно искажена в моих глазах. Но это как раз единственное, чем я дорожу, единственное, что ещё отделяет меня от всепоглощающего мирового уродства» (7). Адамович часто говорил, что Европа была и осталась пленительной для русского сознания, тут же добавляя, что «только сквозь Россию она пленительна» (8).
В 1923 г. в Париже открылась ежедневная газета «Звено», преобразованная в дальнейшем в журнал. С разной степенью интенсивности в нём сотрудничали критики К. Мочульский, В. Вейдле, Н. Бахтин, А. Левинсон, Д. Святополк-Мирский. Через несколько недель после приезда в Париж Адамович начал печататься в «Звене». Первая публикация появилась в номере от 20 сентября. Именно благодаря «Звену» Адамович становится известным критиком. Первые статьи о петербургских поэтах, отдельные эссе об Иннокентии Анненском и Михаиле Кузмине. Затем последовали очерки об эмигрантах - Куприне, Бунине… Одновременно под псевдонимом Сизиф печатались его «Отклики». Имя Адамовича привлекло к себе внимание, в особенности благодаря «Литературным беседам», регулярно печатавшимся с декабря 1924-го и до 1928-го, т. е. до времени закрытия журнала. В пору его существования Адамович стал «шире всех читаемым и самым влиятельным критиком эмиграции» (9). «Литературными беседами» открывались многие номера «Звена». Тематика «бесед» - четырёхсложная: о русской зарубежной литературе, русской классической, советской и западноевропейской. По эти очеркам, как и по тем, что в дальнейшем почти каждый четверг появлялись в «Последних новостях», можно было бы реконструировать историю довоенной эмигрантской поэзии. В «Звене» он писал о стихах Агнивцева, В. Андреева, Бальмонта, Божнева, Гингера, З. Гиппиус, Г. Иванова, Ладинского, Оцупа, Поплавского , Ходасевича, Цветаевой .
Постоянным был интерес Адамовича к иностранной литературе. Зинаида Шаховская, написавшая ряд книг по-французски, вспоминала о нём: «Г. В. прекрасно, с такой же тонкостью, как и русскую литературу, понимал французскую - знал её истоки, древних и наимоднейших писателей и философов…» (10). Он писал о Бодлере, Мореасе, Поле Валери, Андре Жиде, Монтерлане, Прусте, французском сюрреализме. На сколько-нибудь примечательные советские книги Адамович откликался столь же часто, как и на эмигрантские. Реже - в «Звене», в «Последних новостях» - чаще. В «Звене» печатались его очерки о Пастернаке, Есенине , Леонове, Бабеле, А. Толстом, критиках-формалистах, т.е. о самом значительном в литературе двадцатых годов. Современники отмечали, что его четверговые «фельетоны» вызывали интерес даже у тех читателей, которые в другие дни недели к «Последним новостям» не прикасались.
В зарубежье у Адамовича была совершенно особая роль, едва ли не миссия. В годы, когда шли споры о возможности или невозможности оторванной от родной почвы литературы в диаспоре, Адамович, участвуя в полемике, у всех на глазах фактически «делал» эту «невозможную» литературу. Собирал её, организовывал, разбирал, поощрял, вдохновлял, осмысливал, находил критерии для оценок, ориентиры и направления для дальнейших шагов. Его взгляд на будущее эмигрантской литературы был в целом пессимистическим. Но казавшаяся обреченной на гибель эмигрантская литература в тридцатые годы стала литературой крупных достижений. Отдельные статьи некоторых зарубежных критиков (Бицилли, Цетлина, Мочульского, Вейдле и в первую очередь Ходасевича) могли быть содержательнее, но у Адамовича, казалось, было предназначение, призвание, задача формирования эмигрантской словесности. «За Адамовичем шли в самом главном. Это было очень определённое, хотя и трудноопределимое представление о том, чем была и чем должна быть русская литература» (11).
Часть работы была проделана на многочисленных собраниях русских парижан в 1920-е и 1930-е годы. «Литературные вечера, в особенности те, на которых читались стихи, были самыми посещаемыми собраниями» (12). Адамович был редкостно одарённый оратор. «Говорил Г. В. очень хорошо, без всяких шпаргалок и умно» (13). Говорил, пытаясь разобраться в уникальной литературной ситуации. На одном из собраний им была высказана глубокая мысль о том, что классическая русская литература внесла энергию, подобную той, какая в наш мир вошла с христианством. Многократно Адамович выступал на собраниях основанного в 1927 году общества «Зелёная лампа». Одна из его излюбленных идей была сформулирована им в связи с докладом З. Гиппиус «Русская литература в изгнании». «Надо радоваться тому, - говорил Адамович, - что наша литература не поддалась соблазну внешне отразить волнение житейского моря.» (14). В «Зелёной лампе» в 1927 году он выступил с докладом «Есть ли цель у поэзии?» Вчитываясь в стенограмму, ясно видишь, что и через сорок лет, т.е. в год издания двух лучших книг («Комментарии» и «Единство»), Адамович остался верен своим взглядам.
Творчество какого-нибудь значительного писателя историки литературы обычно делят на периоды. Говоря же об Адамовиче, никакой особой периодизации не устанавливают, кроме деления его пути на две неравных части - российскую и «беженскую». Если год за годом просматривать его рецензии, мы, конечно, найдём некоторые изменения во взглядах, различия в оценках одних и тех же авторов. Встречаются и варианты одних и тех же мыслей, причём позднейшие формулировки не всегда наилучшие. Но всего этого недостаточно, чтобы говорить о разных периодах. Смысловая ось доклада «Есть ли цель у поэзии?», как и более поздних выступлений, - мысль о месте поэзии в жизни. Тематическое поле современной поэзии сузилось в сравнении с прошлыми эпохами. Но это не упадок. Прежнее отношение к поэзии невозможно. Максимально поэтическое у поэта - это всего лишь несколько строк, которые мы не в силах объяснить, но не можем от них отделаться. Очарование поэзии, известность поэта держатся именно на таких строчках. «Единственно, что может объяснить существование поэзии - это ощущение неполноты жизни, ощущение, что в жизни чего-то не хватает, что в ней какая-то трещина. И дело поэзии, её единственное дело - эту неполноту заполнить, утолить человеческую душу». В чём же тогда отличие от религии? Религия обещает и исполняет, поэзия обещает и обманывает, так попытался понять взгляд Адамовича Ю. Терапиано (15). В стихах Адамовича читаем:
Ну, вот и дома. Узнаёшь? Конец.
Все ясно. Остановка. Окончанье.
А ведь из человеческих сердец…
И это обманувшее сиянье!
Что поэзия не спасает, но может утолить душу, писали поэты «парижской ноты» или близкие к ней, прежде всего Георгий Иванов:
О
днажды Г. Иванов опубликовал очерк под характерным для литературы эмиграции названием - «Без читателя». К Г. Адамовичу формула в этом заголовке совершенно неприменима. Его читательская аудитория не ограничивалась Парижем. Довоенные его статьи в «Последних новостях» читали в Харбине, Шанхае, балтийских странах, в Нью-Йорке, Берлине, Брюсселе, Праге, Варшаве, Белграде, Софии и других городах. С 1928 по 1939 г. в этой лучшей эмигрантской газете за полной подписью Адамовича (т. е. не под псевдонимом или акронимом) напечатано около 450 рецензий и статей. Их темы? Многократно о Толстом: для Адамовича он правдивейший и «самый серьёзный» писатель, а «Анна Каренина» - лучший в мире роман. Несколько раз писал он о Блоке - поэте, полностью совпавшем с духом эпохи. Писал об Анненском, созвучном Адамовичу лирической тревогой. О Лермонтове, Тютчеве, Некрасове - поэтах, через которых сам Адамович резко ощущал живительную связь с искусством прошлого века. Эти поэты научили его чувствовать поэзию, понимать её «насквозь и до конца». Среди его статей об эмигрантской литературе в «Последних новостях» находим отклики на книги Бунина, Шмелёва, Зайцева, Мережковского. Он писал о молодых поэтах, - например, о Вл. Смоленском или о малоизвестном теперь Андрее Блохе. В статье, озаглавленной «Сирин» (4 января 1934 г.), Адамович хотел показать, что блестящий Вл. Сирин удалён как от русских истоков, так и от реальной жизни. В эмиграции он жил вне эмигрантских влияний, в той же степени творчество Сирина, согласно Адамовичу, вне русской культурной традиции. Интересна статья «Немота» - о кризисе поэзии; статья «Ещё о здесь и там» - о литературе в СССР в сравнении с литературной ситуацией в зарубежье; статья об Андре Жиде, его поездке в СССР, его разочаровании; статья «100-летие Бергсона» - о философе, близком Адамовичу. Для тех, кто стал бы перелистывать хрупкие страницы «Последних новостей» за 1930-е г.г., сюрпризом оказалось бы обилие его статей о писателях в СССР. Но сколь бы спорны ни были иные его выводы, бесспорной видится его заслуга в утверждении нравственного пафоса в довоенной литературе.
В конце 1935 г. под редакцией Адамовича и Михаила Кантора (в прошлом редактора «Звена») вышла первая эмигрантская антология «Якорь» - памятник поэзии в изгнании. Книга, по словам Ходасевича, подробно рисует эпоху, которой посвящена. «Тут, пожалуй, даже неверно говорить о среднем уровне, - писал Ходасевич, - потому что разве только слабейшие из здешних могут быть сравнимы с сильнейшими из тамошних». Адамович и Кантор отбирали для «Якоря» стихотворения скорее по принципу взаимного их родства, чем по признаку отдаленности друг от друга. Поэты «Якоря», по словам В. Вейдле, «заполняют тот перерыв, который иначе образовался бы в русской литературе, они сохраняют то, что иначе было бы потеряно. Об этом вспомнит Россия когда-нибудь… Нужно поблагодарить тех, кто воздвиг этот памятник русской поэзии в самые тяжёлые годы, какие ей когда-либо приходилось переживать, и русским поэтам, в какой-то безнадёжной надежде ещё слагающим стихи, - без России, для России» (16). Впечатляющее собрание под одной обложкой 77 поэтов самим фактом существования опровергало скептический взгляд на эмигрантскую литературу, у которой, согласно этому взгляду, нет и не может быть будущего.
Адамович сотрудничал во всех значительных журналах, газетах и альманахах эмиграции. В довоенное время его подпись находим под статьями и стихами в «Новом доме», «Новом корабле», «Благонамеренном», «Современных записках», «Круге», «Русских записках», «Литературном смотре»; в послевоенное время - в «Русском сборнике», «Орионе», «Новоселье», «Мостах», «Опытах», «Литературном современнике», «Воздушных путях», «Новом журнале». В 1930-е годы было два журнала, многим обязанных Адамовичу, его вкусу и интуиции, - «Числа» и «Встречи». Всего полгода выходили «Встречи» (январь - июнь 1934 г.), вышло шесть номеров - все под совместной редакцией Адамовича и Кантора. Несмотря на недолгое существование, журнал опубликовал много интересного и останется в истории зарубежной словесности. Более значительным начинанием был журнал молодых «Числа» (1930-1934). Именно здесь формировалось течение, которое условно можно было бы назвать русско-парижской школой, хотя печатались в «Числах» не одни парижане. Да и поэтическая «парижская нота», безусловно, обязана «Числам». Формально Адамович не состоял в редколлегии, но само его присутствие на страницах журнала, на собраниях, на вечерах «Чисел», по словам мемуариста, действовало освобождающее.
«Если бы требовалось одним словом определить вклад Адамовича в жизнь нашей литературы, я бы сказал «Свобода» (17). Аполитичность, эстетизм, интерес к современному искусству и философии, открытие новых имён, широкий подбор молодых авторов, круг интересов без оглядки на неподготовленного читателя - особенности «Чисел». Годы существования журнала совпадают с расцветом деятельности Адамовича. Единства, о котором можно было говорить в рациональных терминах, не было. Но и сам журнал и собрания, устраиваемые редакцией, созидали некую общность, оставившую на всю жизнь след в сознании так называемого «незамеченного поколения». Василий Яновский, один из талантливых представителей этого поколения, перебравшись в США, писал: «Когда на чужом материке я пытался объяснить вдумчивым людям, не знавшим Парижа того времени, но читавшим изредка «Последние новости», когда я тщился им растолковать роль Адамовича в нашей литературе, я всякий раз испытывал чувство, похожее на то, какое бывает, если стараешься словами описать внешность, или запах, или музыку…» (18).
Слава первого критика препятствовала росту известности Адамовича-поэта. Его первый эмигрантский сборник «На Западе» вышел миниатюрным тиражом - 200 экземпляров. Книга появилась перед началом войны. Но через много лет о её авторе говорили только как о критике. «Вы знаете Адамовича? - Странный вопрос… - Да нет, я спрашиваю о поэте. - О поэте, а разве был такой?» (19), - вот начало одной из статей, посвящённых его творчеству. Откуда такое название - «На Западе»? Вспоминается прежде всего «Европейская ночь» Ходасевича, с которым столько лет Адамович вёл полемику. Раньше, как говорит он о себе в превосходном рассказе «Игла на ковре», была «связь с необъятной вселенной, ко мне тогда благосклонной». Этот пришелец на Западе более всего хотел бы восстановить утраченное единство. Итак, путь Адамовича - эмигрантского поэта - от осознания раздробленности «На Западе» (1939) до предполагаемого, воображаемого, но едва ли постигаемого «Единства» (1967). Это путь тревоги, безотчётной любви, лирических сомнений, мучительного одиночества, возникающей и уходящей мысли о смерти. Ему в самом деле порой казалось, что в своей поэзии он преодолевает обольщения и иллюзии. Иногда же он сомневался и в этом, укоряя себя за «аскетическую одурь», навеваемую им на литературу. Его поэзия - вздох о потустороннем, вздох человека, честно допускающего потустороннее, но для которого и здесь, в посюстороннем, «непонятно наше существование даже в примелькавшейся оболочке». Его преследовало видение совершенной поэзии, преследовало видение простоты. Украшения, декор, орнамент, изыск в художественном произведении казались ему суетой сует. «Поэзия не может и не должна быть мечтой, капризом, сновидением, прихотью, экзотической фантазией, словесной игрой - иначе ей грош цена» (20). Самые проницательные критики более всего отмечали в книге «На Западе» стихи о России. «Ему близок, - писал Ю. Иваск, - образ России, которую в рабском виде исходил Царь Небесный (тютчевский образ). Это христианская Россия, которую знал и Блок… Образ России у Адамовича (как и у Тютчева) - не мессианический, а только христианский. Здесь есть настоящая правда» (21). Сильный негативный заряд, столь ощутимый в стихах Адамовича, критик Н. Станюкович назвал духовным пораженчеством. «Но сквозь отрицание, скуку пустоты… брезжит память о России, за которую одну мы готовы забыть всё беспредельное духовное пораженчество» (22).
Холодно. Низкие кручи
Полуокутал туман.
Тянутся белые тучи
Из-за безмолвных полян.
Тихо. Пустая телега
Изредка продребезжит.
Полное близкого снега
Небо недвижно висит.
Господи, и умирая,
Через полвека, едва ль
Этого мёртвого края
Я позабуду печаль.
Осенью 1939 г., когда Франция объявила войну Германии, Адамович добровольно вступил во Французскую армию. Последовали месяцы казарменной жизни -«незабываемые месяцы скуки, отвращения, горечи, гнева, беспощадной жары без единого деревца, в тени которого можно укрыться; блохи, крысы, всех мыслимых видов грязь, бессмысленная раздражительность и долгие ночные раздумья, когда можно было уйти из барака и пройтись в темноте». Так вспоминал он позже в своей книге на французском языке «L"autre patrie» («Другое отечество»). Через год его полк был расформирован в связи с прекращением военных действий между Германией и Францией. Демобилизованный, Адамович уезжает в Ниццу, остаётся там до окончания войны, пишет «Другое отечество», опубликованное в 1947 г. Помимо всего прочего он писал в ней об «огромных достижениях большевиков». Однако его эстетические воззрения оставались неизменны. Эмигрантская литература, если чего-либо и достигла, то потому, говорил сам Адамович, что она осталась литературой христианской. Естественны и возражения оппонентов. «Я искренне жалею о том, что Адамович издал «L"autre patrie», бросающую такой специфический отблеск на его литературное имя», - писал Г. Иванов. И он же пытался объяснить трансформацию, происшедшую с Адамовичем: по мере того как тот всё больше отождествлял советскую литературу с русской, он незаметно для себя стал отождествлять СССР и Россию. После войны Адамович стал регулярно печататься в «Русских новостях» - той самой парижской газете, в которой был напечатан сталинский указ, предоставляющий эмигрантам советское подданство, и в которой печатались исходившие от советского посла в Париже Богомолова призывы к эмигрантам возвращаться на родину.
Сотрудничество с «Русскими новостями» прекратилось к началу 1950-х. Адамович стал регулярно печататься в «Новом русском слове», несколько позднее - и в «Русской мысли». В 1951 г. он переехал в Англию. Десять лет преподавал русскую литературу в университете в Манчестере. Писал много, писал зачастую лучше, чем прежде, но той феноменальной роли, какая ему предназначена была в довоенной литературе, играть ему более не пришлось. Значительный читательский интерес, вызванный «Одиночеством и свободой» - первой книгой Адамовича-критика, больше не повторился. К тому же «Одиночество и свобода» явилась чем-то вроде самой первой истории эмигрантской литературы. В ней даны блестяще написанные характеристики пятнадцати авторов. Выбраны имена, без которых картина эмигрантской литературы немыслима. Но важны в книге и объединяющий её тон, строй, лад. Вот как сказано об этом у Адамовича в заключительной главе: «Когда человек понимает, что он в мире совсем один, что ему только на себя остается рассчитывать… а иллюзии общих дел окончательно рассеялись... что ему не за что и не за кого спрятаться, когда человек понимает и чувствует это, нисколько не ужасаясь - и если притом он художник - его творческая биография определена» (23).
«О
диночество и свободу» часто сравнивали с «Комментариями» и обычно в пользу последних. «В «Комментариях», - говорил Ю. Терапиано, - план высказываний значительно глубже» (24). По мнению Терапиано, критические статьи, подобные тем, что писал Адамович, «мог бы дать и кто-либо другой, например, Владислав Ходасевич… Но «Комментариев» никто, кроме Адамовича, написать бы не мог» (25). О том же говорил и В. Вейдле, знавший Адамовича лично более сорока лет: «Хорошим ли критиком был Адамович, если понятия критики не расширять, а в обычном смысле применять? Едва ли. Чутьё у него было отличное. Тонкость в различении оттенков не оставляла желать лучшего… Распознавал таланты очень хорошо. Но чтобы одобрить талант, нужно ему было ещё и наличие в этом таланте чего-то отвечающего его личным весьма узким вкусам» (26). Но о «Комментариях» Вейдле судит иначе. Подобных книг на русском языке почти нет, эта книга - «окончательная»; произведение большого таланта, она в русской литературе - надолго.
«Комментарии» написаны не только знатоком литературы, адогматическим критиком, мыслителем-экзистенциалистом, но и лирическим поэтом. В них чувствуется зыбкость, как в лирике или музыке, говорил Ю. Иваск. О том же писал Г. Иванов в рецензии на «Одиночество и свободу»: «В этом сборнике есть всё: талант, ум, логика, правильно поставленные диагнозы и даже прозрение будущей русской литературы - всё, исключая одиночество. Свободно? Конечно, свободно. Свободный Адамович не поступался никогда и в газетных фельетонах. Но одиночества приглушённого голоса, недосказанных слов, полууловимых чувств, «за которыми открываются поля метафизики» - всего, что так пленяет в «Комментарии», здесь нет и по самому заданию сборника быть не может» (27). «Комментарии» многотемны, но чаще всего они о литературе. Литература видится не изнутри, а из-за её пределов, как нечто конечное и комментируется в свете вечных вопросов. На них ответов автор не даёт, и - мы видим - дать не может. Но, по сути своей, он - идеальный собеседник, который услышит любую фальшивую ноту, разбудит мысль, не раз заставит нас проверить собственное мироощущение. Он говорит о тайне писательства, о красоте, возникающей из пестроты мира, об уходящем из мира христианстве, о литературе как о занятии, несовместимом с обольщениями, о победе над материей, о «чудотворном деле» поэзии. Для Адамовича окончательной уверенности ни в чём быть не может, ибо ни на чём нельзя окончательно остановиться. Соглашаешься ли с его скептическими выводами или нет - в «Комментариях» на любой странице ощущаешь веяние подлинности. Здесь, может быть, больше прозрений, чем в любой другой эмигрантской книге о литературе. И не в одних только «Комментариях», но и в наследии Адамовича в целом видны поиск, беспокойство, чувствуется сущностное отношение к человеческой жизни, переживается непосредственная связь с большой русской литературой. В его наследии видна целая эпоха, и о ней Адамович свидетельствовал мастерски.
От редакции-45. За рамками эссе осталась тема, абстрагироваться от которой не представляется возможным: на протяжение многих лет хороший поэт был гонителем поэта великого. В статьях о Марине Цветаевой Георгию Адамовичу изменили такт, чувство меры, литературный вкус, а в пятидесятые годы - простая порядочность. Увы...
Иллюстрации:
портреты Георгия Адамовича разных лет;
обложки некоторых книг поэта
Примечания
1. Яновский В . Поля Елисейские. Книга памяти. - Нью-Йорк: Серебряный век, 1983.
2. Иванов Г . Третий Рим. Художественная проза. Статьи под ред. и с предисл., коммент. и библиографией Вадима Крейда. - Тенэфлай (СШИ): Изд-во Эрмитаж, 1987. С. 302.
3. Гумилёв Н . Собрание сочинений. Том 4. - Вашингтон: 1967. С. 358.
Георгий Адамович, русский поэт и критик. С 1924 в эмиграции. Родился 19 апреля 1892 в Москве в семье военного. Выпускник историко-филологического факультета Петербургского университета Адамович участник второго «Цеха поэтов» (1918), приверженец акмеизма и один из учеников Николая Гумилёва, посвящением которому («памяти Андрея Шенье») открывался второй сборник его стихов «Чистилище» (1922).
Первая поэтическая книга Адамовича «Облака» (1916) получила в целом благожелательный отзыв Гумилёва, который, однако, отметил слишком явную зависимость начинающего поэта от Анненского и Ахматовой. Следующую свою поэтическую книгу, «На Западе», Адамович смог выпустить лишь в 1939, а его итоговый сборник «Единство» вышел в 1967 в США. Чрезвычайно требовательный к себе, он за свою жизнь опубликовал менее ста сорока стихотворений, а также ряд переводов, которые делались в основном для петроградского издательства «Всемирная литература», где Гумилёввозглавлял французскую секцию.
Звенит гармоника. Летят качели.
"Не шей мне, матерь, красный сарафан".
Я не хочу вина. И так я пьян.
Я песню слушаю под тенью ели.
Я вижу город в голубой купели,
Там белый Кремль - замоскворецкий стан,
Дым, колокольни, стены, царь Иван,
Да розы и чахотка на панели.
Мне грустно, друг. Поговори со мной.
В твоей России холодно весной,
Твоя лазурь стирается и вянет.
Лежит Москва. И смертная печаль
Здесь семечки лущит, да песню тянет,
И плечи кутает в цветную шаль.
1917
Если раннее творчество Георгия Адамовича целиком принадлежит русскому Серебряному веку, то в эмигрантский период его стихи приобретают новое звучание и качество, поскольку они мыслятся прежде всего как «человеческий документ», свидетельствующий об одиночестве, неукорененности в мире, экзистенциальной тревоге как главном свойстве самосознания современников.
Что там было? Ширь закатов блеклых,
Золоченых шпилей легкий взлет,
Ледяные розаны на стеклах,
Лед на улицах и в душах лед.
Разговоры будто бы в могилах,
Тишина, которой не смутить...
Десять лет прошло, и мы не в силах
Этого ни вспомнить, ни забыть.
Тысяча пройдет, не повторится,
Не вернется это никогда.
На земле была одна столица,
Все другое — просто города.
Тональность обоих сборников, изданных в эмиграции, определена преследующим поэта ощущением отрыва от традиций, на которых выросли многие поколения русских людей, и возникшим после этого сознанием абсолютной свободы, которая становится тяжким бременем:
Мечтатель, где твой мир? Скиталец, где твой дом?
Не поздно ли искать искусственного рая?
Согласно Георгию Адамовичу, творчество — это правда слова, соединенная с правдой чувства. Поскольку преобладающим стало чувство метафизического одиночества личности, которая, независимо от ее воли и желаний, сделалась полностью свободной в мире, не считающимся с ее запросами или побуждениями, поэзия в старом понимании слова — как искусство художественной гармонии, воплощающее целостный, индивидуальный, неповторимый взгляд на мир, — оказывается теперь невозможной. Она уступает место стихотворному дневнику или летописи, где с фактологической достоверностью передана эта новая ситуация человека в гуще действительности. Свою программную статью, где обобщены мысли, не раз высказанные Адамовичем и прежде (они составили творческое кредо поэтов «Парижской ноты»), он назвал «Невозможность поэзии» (1958).
Нет, ты не говори: поэзия - мечта,
Где мысль ленивая игрой перевита,
И где пленяет нас и дышит легкий гений
Быстротекущих снов и нежных утешений.
Нет, долго думай ты и долго ты живи,
Плач, и земную грусть, и отблески любви,
Дни хмурые, утра, тяжелое похмелье -
Все в сердце береги, как медленное зелье,
И может, к старости тебе настанет срок
Пять - шесть произнести как бы случайных строк,
Чтоб их в полубреду потом твердил влюбленный,
Растерянно шептал на казнь приговоренный,
И чтобы музыкой глухой они прошли
По странам и морям тоскующей земли.
Позиция Адамовича была оспорена его основным антагонистом в литературе Ходасевичем. Развернувшаяся между ними в 1935 дискуссия о приоритете эстетического или документального начала в современной литературе явилась одним из наиболее важных событий в истории культуры Зарубежья. Георгий Адамович исходил из убеждения, что поэзия должна прежде всего выразить «обостренное ощущение личности», уже не находящей для себя опоры в духовных и художественных традициях прошлого, и противопоставлял «ясности» Пушкина «встревоженность» Лермонтова, которая созвучна современному умонастроению.
Стихи Георгия Адамовича проникнуты настроениями тоски по Петербургу (для него «на земле была одна столица, остальные — просто города» ), чувством пустоты окружающей жизни, поддельности духовных ценностей, которые она предлагает, сознанием счастья и горечи свободы, доставшейся в удел поколению покинувших Россию и не нашедших ей замены. Доказывая, что поэзия уже не в состоянии стать, как прежде, делом жизни, поучением, философской концепцией, Адамович, однако, нередко ставил эти тезисы под сомнение собственной поэтической деятельностью.
Ни музыки, ни мысли - ничего. Тебе давно чистописанья мало, Тебе давно игрой унылой стало, Что для других - и путь, и торжество. Но навсегда вплелся в напев твой сонный, - Ты знаешь сам, - вошел в слова твои, Бог весть откуда, голос приглушенный, Быть может, смерти, может быть, любви.В сентябре 1939 Георгий Адамович записался добровольцем во французскую армию, считая, что не вправе оставаться в стороне, и после разгрома Франции был интернирован. В послевоенные годы пережил недолгий период иллюзий относительно обновления в СССР. В конце 1940-х годов статьи Адамовича появлялись в просоветских газетах. Его написанная по-французски книга «Другая родина» (1947) некоторыми критиками из русских парижан была расценена как акт капитуляции перед сталинизмом. Однако вскоре Адамович увидел беспочвенность надежд на то, что на «другой родине» воцарится новый порядок вещей.
"Понять - простить". Есть недоступность чуда, Есть мука, есть сомнение в ответ. Ночь, шепот, факел, поцелуй... Иуда. Нет имени темней. Прощенья нет. Но, может быть, в тоске о человеке, В смятеньи, в спешке все договорить Он миру завещал в ту ночь навеки Последний свой закон: "понять - простить".В 1967 вышла итоговая книга критических статей «Комментарии» — этим же словом Адамович определял свою литературную эссеистику, регулярно печатавшуюся с середины 1920-х годов (первоначально в парижском журнале «Звено», а с 1928 в газете «Последние новости», где он вел еженедельное книжное обозрение). Круг интересов Адамовича-критика был очень широк: мимо него не прошло ни одно значительное явление как литературы эмиграции, так и советской литературы.
Многие его наиболее значительные эссе посвящены русской классической традиции, а также западным писателям, пользовавшимся особым вниманием в России. Чуждый строгой литературоведческой методологии, признававшийся в нелюбви к «системам», Георгий Адамович неизменно предпочитал форму «литературной беседы» (таким было общее заглавие его регулярных публикаций в «Звене») или заметок, которые нередко написаны по частному поводу, однако содержат мысли, важные для понимания общественных и в особенности эстетических взглядов автора.
Найти слова, которых в мире нет,
Быть безразличным к образу и краске,
Чтоб вспыхнул белый безначальный свет,
А не фонарик на грошовом масле.
Настаивая на том, что в искусстве главный вопрос — не «как сделало», а «зачем сделано», Адамович с годами все более уверенно говорил о несостоятельности многих явлений литературы Зарубежья, не нашедшей, по его мнению, того художественного языка, который способен был бы воплотить ситуацию «одиночества и свободы» (так озаглавлена книга его эссе, 1955). Исключения делались им только для писателей первого ряда — прежде всего для Бунинаи, с серьезными оговорками, для Гиппиус, Алданова, Тэффи, а также для Набокова, которому критик (он саркастически изображен в романе Набокова «Дар» под именем Христофор Мортус) многократно предъявлял жесткие претензии. Для Адамовича «несомненно, что эмиграция связана с убылью деятельности... и значит, может художника... выбить не то что из колеи, а как бы из самой жизни».
Комментарии, где запечатлена драма русской литературы, пережившей раскол на два лагеря, во многом определили творческое самосознание молодой литературы эмиграции в 1920-1930-е.
Когда мы в Россию вернемся...о Гамлет восточный, когда? -
Пешком, по размытым дорогам, в стоградусные холода,
Без всяких коней и триумфов, без всяких там кликов, пешком,
Но только наверное знать бы, что вовремя мы добредем...
Больница. Когда мы в Россию... колышется счастье в бреду,
Как будто "Коль славен" играют в каком - то приморском саду,
Как будто сквозь белые стены, в морозной предутренней мгле
Колышатся тонкие свечи в морозном и спящем Кремле.
Когда мы...довольно, довольно. Он болен, измучен и наг,
Над нами трехцветным позором полощется нищенский флаг,
И слишком здесь пахнет эфиром, и душно, и слишком тепло.
Когда мы в Россию вернемся...но снегом ее замело.
Пора собираться. Светает. Пора бы и трогаться в путь.
Две медных монеты на веки. Скрещенные руки на грудь.
adamovich.ouc.ru
Мысли и сомнения: о литературе в эмиграции.
« Повременим с похоронами. Это верно, что земли нет, общества нет, отклика нет, обновления нет, движения нет,— и теоретически как будто бы все беспросветно. Но здешняя наша литература должна все-таки жить, как тень от той советской, как недоумение, обращенное к ее непонятной, если только не притворной, уверенности, как вопрос, как отказ от огрубения, хотя бы даже и общественно-спасительного. <...> О, как много могла бы сказать русская литература здесь в ответ на то, что сказано там, если бы только она нашла в себе силы говорить!»
Высказывания Георгия Адамовича о поэтах
Об Осипе Мандельштаме.
Есть небольшой, тесный круг людей, которые знают, — не думают, не считают, а именно знают, — что Осип Мандельштам — замечательный поэт. Дождется ли он когда-нибудь широкого признания, как дождался его в наше столетие Тютчев или хотя бы Анненский, — о сколько-нибудь «широком» признании которого говорить, правда, не приходится, но к которому тянутся, И все настойчивее тянутся, нити какого-то особого, ревнивою восхищения, будто в его прерывистом, «мучительном» шепоте иные любители поэзии уловили нечто, именно к ним обращенное, им завещанное, такое, чего не нашли они у других русских лириков.
Будущее Мандельштама не ясно. Он может надолго, и даже, пожалуй, навсегда, остаться поэтом «для немногих», — хотя, надо надеяться, эти «немногие» не дадут себя смутить или переубедить скептическим недоумением так называемой «толпы».
Об Анне Ахматовой
«Теперь, в воспоминаниях о ней, её иногда называют красавицей: нет, красавицей она не была. Но она была больше, чем красавица, лучше, чем красавица. Никогда не приходилось мне видеть женщину, лицо и весь облик которой повсюду, среди любых красавиц, выделялся бы своей выразительностью, неподдельной одухотворенностью, чем-то сразу приковывавшим внимание. Позднее в её наружности отчётливее обозначился оттенок трагический... когда она, стоя на эстраде... казалось, облагораживала и возвышала всё, что было вокруг...»
«…“Реквием” — книга, не располагающая к оценке формальной и к критическому разбору обычного склада, — писал Г.В.Адамович. — Есть в этой книге строчки, которых не мог бы написать в наши дни никто, кроме Ахматовой, — да, пожалуй, не только в наши дни, а со смерти Блока. Но само собой при первом чтении вклад в русскую историю заслоняет значение “Реквиема” для русской поэзии, и пройдет немало времени, прежде чем одно удастся отделить от другого».
О Дмитрии Мережсковском
«Должен признаться — и это я до сих пор вспоминаю с удивлением, — что в его обществе, если я оставался с ним наедине, мне всегда бывало как-то не по себе. Не неприятно, не тягостно, а именно не по себе. Я не знал, как с ним говорить, что ему сказать, я не находил тона, он меня стеснял, и вовсе не из-за какого-нибудь чрезмерного литературного пиетета, как можно было бы, допустим, стесняться писателя с европейским именем, который к тому же гораздо старше тебя. Нет, я не чувствовал его как человека, не понимал, что это за человек, не мог себе представить, каков он, например, один у себя в комнате, что он делает, о чем он думает. Было в нем, в его душевном составе что-то неуловимо причудливое, почти диковинное».
О Зинаиде Гиппиус:
«Есть люди, которые как будто выделаны машиной, на заводе, выпущены на свет Божий целыми однородными сериями, и есть другие, как бы «ручной работы», — и такой была Гиппиус. Но помимо ее исключительного своеобразия я, не колеблясь, скажу, что это была самая замечательная женщина, которую пришлось мне на моем веку знать. Не писательница, не поэт, а именно женщина, человек, среди, может быть, и более одаренных поэтесс, которых я встречал».
В 1939 году в Париже Георгий Адамович написал о Платонове: «Платонов развернул единственную в своем роде панораму бедствий, страданий, горя, нищеты, тоски. За двадцать лет существования советской России Платонов - единственный писатель, задумавшийся над судьбой и обликом человека страдающего, вместо того, чтобы воспевать человека торжествующего».
сайт информационно-развлекательно-образовательный сайт для любых возрастов и категорий интернет пользователей. Здесь и дети, и взрослые с пользой проведут время, смогут повысить свой уровень образования, прочесть любопытные жизнеописания великих и известных в разных эпохах людей, посмотреть фотоматериалы и видео из частной сферы и общественной жизни популярных и именитых личностей. Биографии талантливых актеров, политиков, ученых, первооткрывателей. Мы представим Вам с творчество, художников и поэтов, музыку гениальных композиторов и песни знаменитых исполнителей. Сценаристы, режиссеры, космонавты, физики-ядерщики, биологи, атлеты – множество достойных людей, оставивших отпечаток во времени, истории и развитии человечества собраны воедино на наших страницах.
На сайт Вы узнаете малоизвестные сведения из судеб знаменитостей; свежие новости из культурной и научной деятельности, семейной и личной жизни звезд; достоверные факты биографии выдающихся жителей планеты. Все сведения удобно систематизированы. Материал подан в простом и понятном, легком для чтения и интересно оформленном виде. Мы постарались, чтоб наши посетители получали здесь необходимую информацию с удовольствием и большим интересом.
Когда хочется узнать подробности из биографии известных людей, нередко начинаешь выискивать информацию из множества справочников и статей, разбросанных по всему интернету. Теперь, для Вашего удобства, все факты и наиболее полные сведения из жизни интересных и публичных людей собраны в одном месте.
сайт подробно расскажет о биографии знаменитых людей оставивших свой отпечаток в человеческой истории, как в глубокой древности, так и в нашем современном мире. Тут можно больше узнать о жизни, творчестве, привычках, окружении и семье Вашего любимого кумира. Об истории успеха ярких и неординарных людей. О великих ученых и политиках. Школьники и студенты почерпнут на нашем ресурсе необходимый и актуальный материал из биографии великих людей для различных докладов, рефератов и курсовых.
Узнавать биографии интересных людей, которые заслужили признание человечества, занятие часто очень увлекательное, так как истории их судеб захватывают не меньше иных художественных произведений. Для кого-то такое чтение может послужить сильным толчком для собственных свершений, даст веру в себя, поможет справиться с непростой ситуацией. Встречаются даже заявления, что при изучении историй успеха других людей, в человеке помимо мотивации к действию, проявляются и лидерские качества, укрепляется сила духа и упорство в достижении целей.
Интересно почитать и размещенные у нас биография богатых людей, чья стойкость на пути к успеху достойна подражания и уважения. Громкие имена прошлых столетий и нынешних дней всегда будут вызывать любопытство историков и обычных людей. А мы поставили своей целью удовлетворить такой интерес в полной мере. Хотите блеснуть эрудицией, готовите тематический материал или просто интересно узнать все об исторической личности – заходите на сайт.
Любители почитать биографии людей могут перенять их жизненный опыт, научиться на чьих-то ошибках, сравнить себя с поэтами, художниками, учеными, сделать важные для себя выводы, самосовершенствоваться, используя опыт неординарной личности.
Изучая биографии успешных людей, читатель узнает, как были сделаны великие открытия и достижения, давшие шанс человечеству взойти на новую ступень в своем развитии. Какие препятствия и сложности пришлось преодолеть многим известным людям искусства или ученым, знаменитым врачам и исследователям, бизнесменам и правителям.
А как увлекательно окунуться в историю жизни какого-либо путешественника или первооткрывателя, представить себя в качестве полководца или бедного художника, узнать историю любви великого правителя и познакомиться с семьей давнего кумира.
Биографии интересных людей у нас на сайте удобно структурированы так, чтоб посетителям не составляло труда найти в базе сведения о любом нужном человеке. Наша команда стремилась к тому, чтоб Вам понравилась и простая, интуитивно ясная навигация, и легкий, интересный стиль написания статей, и оригинальный дизайн страниц.